[austerlitz]

небольшие отрывки из пьесы

"РОЗЕНКРАНЦ И ГИЛЬДЕНСТЕРН МЕРТВЫ" ТОМА СТОППАРДА китайскому философу однажды приснилось, что он – бабочка, и с этой минуты он уже никогда не был полностью уверен, что он не бабочка, которой снится, что она китайский философ... Розенкранц – Я помню, что... Гильденстерн – Ну? Розенкранц – Что было время, когда вопросов не возникало. Гильденстерн – Но они были. Эти или другие – не в том суть. Розенкранц (обессиленно). – Домой, я хочу домой. (Делает несколько шагов.) С какой стороны мы пришли? Я потерял ориентацию. Гильденстерн – Единственный вход: рождение, единственный выход – смерть. Какие тебе еще ориентиры? Гильденстерн – Но ради всего святого – что нам делать?! Актер – Расслабьтесь. Реагируйте. Как все люди. Нельзя же идти по жизни, на каждом углу задавая проклятые вопросы. Гильденстерн – Но мы не знаем, что происходит. И что нам с собой делать. Мы не знаем, как нам поступать. Актер – Как? Естественно. Вы же знаете по крайней мере, зачем вы здесь. Гильденстерн – Знаем только то, что нам говорят. А это – немного. И, кроме того, мы не убеждены, что это – правда. Актер – В этом никто не убежден. Все приходится принимать на веру. Правдиво только то, что принимается за правдивое. Такова плата за существование. Можно быть нищим, но все в порядке, пока есть такое покрытие и пока его можно разменять. Человек основывается на предположениях. Что вы предполагаете? Гильденстерн – Правильно. Человек должен думать о будущем. Розенкранц – Следовало бы. Гильденстерн – Иметь будущее. В конце концов, человек его всегда имеет... сейчас... и сейчас... и сейчас... Розенкранц – Без конца. Впрочем, нет, вряд ли. (Пауза.) Ты представляешь себя когда-нибудь мертвым, по-настоящему... в ящике и с крышкой сверху? Гильденстерн – Нет. Розенкранц – Я, конечно, тоже... Глупо нервничать по этому поводу. Потому что думаешь о себе в ящике как о живом, не учитывая, что ты уже мертвый... а это ведь не то же самое, правда? То есть ты уже не знаешь, в ящике ты или нет. Это ведь как если просто спать в ящике. Не то чтоб мне нравилось спать в ящике, особенно без воздуха. Потому что если проснешься, то ты уже мертвый, это во-первых; и что тогда делать? Тем более – в ящике. Вот это-то мне и не нравится. Потому я и не думаю об этом... (Гильденстерн беспокойно ерзает и кутается в плащ.) ...Потому что тогда ты уже беспомощен, верно? Запихнутый в ящик, и ты уже там навсегда. Даже если учесть, что ты мертв, все равно неприятная мысль. Особенно если ты по-настоящему мертв. Вот представь – представь, что я запихиваю тебя сейчас в ящик, – что ты предпочтешь: быть живым или мертвым? Конечно, живым. Потому что жизнь в ящике лучше, чем не жизнь вообще. По-моему. По крайней мере есть шанс. Лежишь себе и думаешь – ладно, по крайней мере я жив. Кто-нибудь все-таки придет и постучит и скажет: выходи. (Стучит кулаком по полу.) Эй ты, как тебя там! Вылезай! Актер – Акт второй! По местам! Гильденстерн – Разве это еще не конец? Актер – Вы называете это концом? Когда еще нет трупов? Ну нет; что называется, только через... ваш труп. Гильденстерн – Как я должен это принять? Актер – Лежа. (Короткий смешок – но в ту же секунду это лицо человека, который никогда не смеялся.) У произведения искусства всегда есть замысел, вы же знаете. События развиваются сами по себе, пока не наступает эстетический, нравственный и логический финал. Гильденстерн – А какой финал на этот раз? Актер – Обычный. Вариантов, не бывает: мы приближаемся к месту, когда все, кому назначено умереть, умирают. Гильденстерн – Назначено? Актер – Ну, между «кушать подано» и «трагической иронией» достаточно места для проявления наших индивидуальных способностей. Вообще говоря, все можно считать законченным только тогда, когда дела так плохи, что хуже быть просто не могут. (Включает улыбку.) Гильденстерн (с силой, накапливавшейся во время пантомимы и комментария к ней). – Ты! Что ты знаешь о смерти? Актер – Что актерам это удается лучше всего. Они должны выдать все, на что их талант способен, и их талант – умирание. Они умирают героически, комически, иронически, медленно, быстро, отвратительно, очаровательно и, наконец, на котурнах. Лично мое амплуа несколько более общее. Я извлекаю из мелодрамы суть, которой там часто и нет; но иногда, несмотря на это, проскальзывает тонкий луч света, который, если под определенным углом, может, так сказать, пронзить покров смертности. Розенкранц – И это все, на что они способны, – умирать? Актер – Нет, нет – они еще красиво убивают. Некоторые убивают даже красивей, чем умирают. Остальные лучше умирают, чем убивают. Это труппа. Розенкранц – Который из них который? Актер – Почти никакой разницы. Гильденстерн (страх, насмешка). – Актеры! Механики дешевых мелодрам! Это не смерть! (Спокойней.) Вы кричите, давитесь, ползаете на четвереньках – но ни у кого это не рождает ощущения смерти – никого не застает врасплох, чтоб в мозгу у них что-то прошептало: «Однажды и ты будешь умирать». (Упрощая.) Вы умираете столько раз; как же вы рассчитываете, что они поверят в смерть подлинную? Актер – Как раз наоборот, это единственный вид смерти, в который они верят. Они у меня вышколены. У меня однажды был актер, которого приговорили к виселице за кражу овцы – или барана, – не помню точно. Так я испросил разрешения повесить его по ходу пьесы – пришлось малость изменить фабулу, но я посчитал, что так будет эффектней. Вы, может быть, не поверите, но это не выглядело убедительно. Поколебать их недоверие невозможно, – и когда публика начала глумиться и швырять помидоры – все кончилось катастрофой! – он ничего другого не делал, только плакал – совсем не по роли – просто стоял там и плакал... Нет, больше никогда... Гильденстерн – Нет, нет, нет... все совсем не так... этого не сыграешь. Факт смерти не имеет ничего общего с тем... как мы это видим... как это происходит. Это не кровь и не вопли и падение тел – смерть состоит не в этом. Просто дело в том, что человек больше не появляется, и все, – сейчас вы его видите, сейчас – нет, и правда только в том, что в эту минуту он здесь, а в следующую уже нет, и он больше не вернется – просто уход, скромный и необъявляемый, – отсутствие, становящееся весомым по мере того, как оно длится и длится, – пока, наконец, совсем не придавит. Розенкранц – Мы доставляем Гамлета к английскому королю, вручаем ему письмо, и – что дальше? Гильденстерн – Может быть, в письме что-нибудь насчет нас; тогда есть будущее. Розенкранц – А если нет? Гильденстерн – Трудно сказать – тогда все. Розенкранц – То есть неопределенность? Гильденстерн – Да.